Южный Урал, № 1 - Константин Мурзиди

— Ну, куда лезет, леший! — выругался дед: — Вишь, где дорогу выискал!..

Но ругань эта незлобива, ленива. И никто её не боится и никого она не трогает. На всём протяжении базара меня поражает смесь большого оживления с восточной невозмутимостью. Вот в тени лавчёнки, в самой людской каше, сидит старая киргизка и, ловко запуская веретено, сучит нитки. А вот через бурливую толпу размашистым шагом пробирается к мечети высокий мулла. На нём яркокрасный с узорами лёгкий халат, на голове — громадная белоснежная чалма, прекрасно оттеняющая его загорелое энергичное лицо. В руках мулла держит высокий красный посох, оканчивающийся наверху круглым набалдашником. Башкиры и казахи почтительно уступают мулле дорогу. Даже озорной дед и тот подаёт коня чуть-чуть в сторону.

Там, за базаром, где кончались ларьки и палатки, начиналась конная площадь. Тут бродил табун киргизских лошадей. Мы с дедом подъехали к толпе барышников, старик бросил мне повод, а сам втёрся в толпу. Важные бородатые купцы разглядывали коней и горячились. Чтобы они лучше их видели и могли выбирать по вкусу, табун всё время перегоняли с места на место. Кругом табуна лихо носился джигит-наездник на быстром скакуне и, размахивая длинной, сажен в семь, лёгкою лукою, ловко направлял табун к покупателям. Дед сразу нашёл своё место: вместе с покупателями он горячился, спорил, одобрял того или иного коня, прищёлкивая языком, и уговаривал нерешительных. Можно было подумать, что он является владельцем табуна. Вот он выбрал для толстого башкира лошадь и что-то кричит джигиту. Наездник откликается и на всём скаку накидывает на шею выбранной лошади лассо. Весь табун в испуге шарахается в сторону, лассо влачится по земле. Джигит не дремлет, он мчится за табуном, поворачивает его в сторону и на всём скаку молодецки поднимает с земли верёвку, ловко поддев её кончиком своей луки. Лассо в его руках, лошадь поймана и подведена к покупателю.

— Ах, и конь! — хлопая по крупу, хвалит дед.

Лошадь на самом деле чудесна. Все киргизские кони превосходны: они очень сильны, выносливы и отличаются замечательно быстрым бегом. Не раз дед жаловался:

— Куда нашим коням до киргизских? Оттого мы и теряли много в старину. Через коня в давнее время много казаков в полон угождало в Орду! Казачишки наши долго не могли справиться с лихими ордынскими наездниками. Вступит кто в неравный бой, или ввяжется в погоню за кочевником, ан глядишь и сам добычей стал. А почему? Потому, что у ордынца был лихой скакун. Он-то и выручал при наступлении и отступлении. Вот оно что!

Старик долго суетится, осматривает коней, смотрит им в зубы, ощупывает бабки, даже пробует прыгнуть на неоседланного скакуна. Беда, негде деду показать лихость: на базаре далеко не ускачешь! Старик с тоской смотрит на заречье. Там в лучах утреннего солнца блестит ковылём Золотая Сопка. Не долго раздумывая, старый казак прыгает в седло и машет мне рукой:

— Айда, на степу!

Мы трусим к Золотой Сопке. Там у её подножия, в просторной ковыльной степи раскиданы казахские и башкирские юрты. На огромном просторе, в лучах утреннего солнца всеми цветами радуги переливаются росистые травы. Над юртами дымятся синеватые струйки. Дед отыскал брод через обмелевший Уй и мы выбрались на восточный берег, который полого поднимался к Золотой Сопке. Обгоняя нас, перебираясь через броды и по мосту, спешили казахи и башкиры, на скачки. Под ними резвились жилистые поджарые кони, с длинными веретенообразными туловищами и глубокой грудью. Дед с восхищением рассматривал этих быстроногих степных скакунов.

— Ветер, а не кони! Выносливы, не приведи бог! — хвалил он казахских коней. Мимолётно взглянув на мою посадку, дед презрительно поморщился.

— Господи, и на что я тебя взял! На посмешище только. Глянь на себя! Ну, какой ты казачонок: коней не любишь, драться не умеешь, на добром скакуне сидишь, как ведьма на помеле! Тьфу, одна срамота и божье наказание! — сердито сплюнул дед.

— Так это конь такой, деда! — попытался отговориться я, хотя действительно посадка у меня была неказистая.

— Брешешь, чига косопузая! — разозлился дед: — Конь у меня самый лихой, а вот едет на ём не казак, а мужичишка, самый что ни на есть плёвый!

К моему счастью ругань продолжалась недолго, деда отвлекли казахские коши, которые раскинулись у самой сопки. Подъём кончился, впереди расстилалась ровная степь. Всё пространство у кошей, перед сопкой полно народа. Тысячи казахов и башкир — старых и молодых, богатых и бедных, — стояли и сидели тут прямо на земле тесными говорливыми группами, выжидая скачек. На горячем солнце, подобно яркому цветному ковру, пестрели халаты, малахаи и расшитые тюбетейки. В неподвижном утреннем воздухе переливалось сдержанное гуденье гортанных голосов, напоминавшее отдалённый шум моря. Тут среди толп сновали конные, бегали полуголые ребята, разнося воду в турсуках и чайниках. Среди людей бродили в ожидании подачки псы…

Недоезжая сопки, дед спрыгнул с коня, вручил мне повод, а сам побрёл к юрте.

— Ходи, ходи, Назар! — закричал из толпы благообразный жирный казах в малиновом тумаке. Маленькие косые глаза его были полны добродушия: — Пробуй мой конь!

Рядом с ним молодой джигит держал тонконогого горячего скакуна. У деда молодо вспыхнули глаза. Он ускорил шаги.

— Солем элейкюм, солем элейкюм! — прижав к сердцу руку, низко поклонился дед казаху. — Ну, и конь!

Старик с важностью рассматривал коней, подготовленных к скачке. Он разглядывал им зубы, щупал бабки, расчёсывал пятернёй гривы.

— Ну, пробуй! — предложил казах.

— Отчего же не попробовать? — согласился дед и мигом вскочил на спину скакуну. — Пошёл! — взмахнул он, свистнул удало и понёсся в степь. Держался на коне он завидно, по-молодому.

— Карош, карош дед! — подмигивали мне казахи, пощёлкивая языками.

Постепенно в степи начинались скачки. Молодые казахи выводили горячих поджарых скакунов и выстраивались на линии, готовясь скакать в степь. Толстый казах по-приятельски встретил вернувшегося деда, похлопал его по плечу.

— Назар, бери мой шайтан. Скачи! — предложил он деду.

Старый казак даже покраснел от удовольствия, он покосился в мою сторону. «Гляди мол! Знай наших, на что мы гожи!» — казалось говорили его глаза с хитринкой. Не долго думая, он снова вскочил на неоседланного разгорячённого проминкой жеребца, которого еле сдерживали в поводу статные сынки казаха.

— Эхх, пошли! — неистово закричал дед. Он взмахнул рукой, конь взвился и понёс в сиреневую даль. За ним устремились молодые джигиты. Пригнувшись к гриве, казак мчался стрелой вперёд. По степи разносился его страшный вой:

— О-о-о!..

Скакал дед мастерски. Казахи не отрывали горящих глаз от всадников.

— Гляди, гляди, как шибко бегает на моём коне твоя дед! — не унимался казах, притаптывая росистый ковыль. — Ай, хорош джигит! Ай, хорош!..

Дед далеко оставил соревнователей, он обскакал огромный круг в степи и возвратился к Золотой Сопке. По лицу казака растекался горячий пот, но глаза его сверкали весело, как у юноши.

— То верно шайтан у тебя, не коняшка! — похвалил он казаху скакуна. — Золотой конь!

Я в изумлении разглядывал деда: откуда у него бралась такая ловкость и лихость? Старику под семьдесят лет, но держался он прямо и был румян. Словно угадав моё восхищение, старик похвалился:

— А ты что думал! Мы ещё потопаем по земле, милай! Эх-х!..

К полдню жар прогнал людей в коши. Среди юрт вились к небу голубоватые струйки дыма. Из недалёкой березовой рощицы доносилось конское ржание, блеянье овец. В коше пахло свежим овечьим салом, перегоревшим кизяком и человеческим потом. Дед вместе со знакомыми казахами устроился неподалеку от юрты, в тени берёзового колка. Казахи наперебой угощали нас кумысом. Старик пил жадно и похваливал хозяев…

Отоспавшись и отдохнув в тени, казак попрощался со своими приятелями.

— Ну, бывайте здоровы! На том спасибочко! А мы машир-машир до дому!..

На золотых главах собора погасала вечерняя заря, городок погружался в лёгкую сизую дымку. С высоких минаретов разносились призывные крики муэдзина:

— Алла! Алла!..

На улицах и площадях, где только заставал их призыв муллы, казахи, подостлав кошмы, упав на колени, усердно молились.

Утомлённые мы вернулись домой, и дед, плотно поужинав, убрёл под навес на вольный воздух, где хорошо спалось. Вскоре на дворе послышался его могучий храп…

На другой день дед спозаранку уехал на башкирский базар.

— Ты, малый, мне только помеха! — остановил он мой порыв: — Иди, гоняй на форштадте голубей. Худой ты конник, а мне через тебя стыд!

По глазам деда, однако, я понял, что старый плутует. По словам тётки, желчной и сердитой женщины, деду ноне «под хвост попала возжа». Вечером это оправдалось, — старик вернулся пьяным. Он ехал по широкой улице на одногорбом верблюде, громоздясь на нём, как казахский бай. Величественно подбоченившись, он горделиво разглядывал встречных. За верблюдом покорно брёл вороной конёк. Второй пошёл на менку. Дед торжественно подъехал к воротам и по-хозяйски закричал: